[battle-of-Britain]

Название: "Черный капюшон"
Автор: команда ОФ
Бета: команда ОФ
Тип: джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Кингсли Шеклболт и другие
Жанр: драма
Размер: мини (около 24500 знаков с пробелами)
Дисклеймер: канон принадлежит Джоан Роулинг
Саммари: Обычное задание обычного члена Ордена
Тема задания: фик написан на свободную тему "Орден Феникса и Первая война глазами рядового"
Примечание 1: фик написан на командный конкурс «Битва за Англию».
Примечание 2: за этот фик нужно голосовать по критерию «Раскрытие военной темы - общественное» (и еще, разумеется, за общее впечатление).


Умение погружаться в транс он унаследовал от предков – африканских колдунов. И по семейной традиции вспомнил о предках, перед тем как прибегнуть к этому умению.

Его прадед был первым в семье, кто увидел волшебную палочку и услышал латинское заклинание, – столкнувшись с помощником работорговца, одного из последних, кому удавалось доставлять живой товар в Америку. Прадед дал захватить себя, вместе с семьей. «Свободными вы станете, – говорил он сыновьям, – рабство не может быть навсегда, и колдовать будете вот этим и на этом языке. Это сильное орудие, и язык сильный, у него есть могущество, какого нет у нашего». Прадед умер в 1865 году, а его сыновья выучились в Бостонской магической школе. «Цените свободу, – завещал им отец, – берегите наши знания, ищите новых знаний».

Деду довелось брать уроки превращений у профессора, приглашенного из Хогвартса, – и он поклялся, что его дети будут учиться именно там, и перебрался в Англию. В результате он, Кингсли Шеклболт, родился англичанином, отец читал ему в детстве: «Это – остров чудес, На котором нам жить всегда». [1] А для английского волшебника очень важно умение погружаться в транс, если он только что отработал весьма тяжелую аврорскую смену, и свободные сутки ему предстоит провести на службе Ордена Феникса. Перерыв очень мал, а транс дает необходимый отдых.

Он летал. Как в прошлый, как в позапрошлый раз, как неделю назад. В позапрошлый раз он понял, что летит на тестрале. В прошлый раз – что сзади него кто-то сидит. На этот раз стало ясно, что это девушка, совсем юная, то ли он защищает ее, то ли они сражаются вместе. Может быть, в следующий раз он узнает. А пока – он полон сил, словно проспал сутки, и у него есть время поужинать перед ночной стражей. Кофе он пьет очень медленно, обдумывая видение.

Пора. Аврорский значок он прикалывает к внутренней стороне рубашки: может понадобиться, но светиться незачем. Темный плащ с капюшоном – униформа всех, кто действует в ночи и в тайне. Не черный – это униформа Упивающихся. И, разумеется, никакой маски, но кое-какие изменяющие лицо чары. Волшебная палочка закреплена удобно и надежно, в сапоге дедовский нож индейской работы. Проверка речи: голос слегка хриплый, интонации и акцент некультурные, выбор слов и грамматика соответствующие – все звучит естественно. Теперь последняя часть маскировки – сполоснуть рот огневиски. Бросив взгляд сперва на колдографии погибших друзей, затем на портреты предков, затем на статуэтку барсука, Кингсли аппарирует.

Ноктурн-аллея – его пост на эту ночь. Опасный пост: трех человек они там потеряли, не считая тяжелораненых, Эммелина неделю пролежала в Мунго. Кингсли уже четвертый раз на этом посту. Грюм был против: стоит кому там примелькаться, и впору мишень на спине рисовать, но людей не хватает, а ему вроде удалось не засветиться. А главное, у него уже рутина выработана, он знает, как отслеживать недавнюю аппарацию, как обнаруживать свет за плотно закрытыми ставнями... И чутье, должно быть, от предков досталось. Сорвал же он в прошлый раз совместную операцию Упивающихся с бандой Грейбека. И нечего Грюму впадать в паранойю: сегодняшняя ночь, самая опасная в году для всей Англии, здесь, в этом гиблом месте, наименее опасна – кто только не шатается по Ноктурн-аллее в Хэллоуин.

Он аппарирует на угол двух аллей, двух миров и бросает взгляд на небо: в пределах его видимости Черного Знака нет. Он поворачивается спиной к Диагон-аллее, где законопослушные торговцы, плотно заперев окна и двери, встречают праздник в уютных комнатах, в кругу семьи, а несемейные посмелее собрались у Фортескью (он не из робких, у него будет открыто всю ночь), где парами патрулируют люди Фаджа, и направляется туда, где закона нет, где запираются не от войны, а друг от друга, где за каждой дверью сейчас, в этот момент, может совершаться преступление – от торговли ядами до убийства. И, пройдя несколько шагов, натыкается на неподвижное тело. Бросив еще один взгляд в небо, быстро оглянувшись, он становится спиной к ближайшей стене, достает палочку и бормочет диагностирующие заклинания. Человек мертв, мертв уже более получаса. Никаких следов темных заклинаний. Lumos minimus. Первым делом он сосредотачивается на причине смерти и видит перерезанное горло. Наверняка не Упивающиеся. Вообще-то ему следует идти своей дорогой: у Ордена нет ни сил, ни возможностей заниматься обычной уголовщиной, и даже в своем официальном качестве он мало что мог бы сделать – между магическими правоохранительными органами и Ноктурн-аллеей существует негласный договор о невмешательстве. Но если он вынужден оставить смерть этого живого, мыслящего существа нерасследованной, неотомщенной по закону, тем более он обязан взглянуть на него.

Палочка движется в его руке. Женщина. Возраст определить трудно: от двадцати до пятидесяти. Он шепчет еще одно диагностирующее заклинание, проверяя внезапную догадку – да, она вервольф. Рана на горле – отнюдь не единственный след насилия на ее теле, и беспорядок в одежде, увы, слишком ясно указывает на обстоятельства ее смерти. Еще одним движением палочки Кингсли опускает подол ее мантии, придавая мертвой минимум достоинства, в котором было отказано живой. Это уничтожение улик, но кому какое дело. Он идет дальше.

Кем она была? Успела ли закончить Хогвартс, или ее нормальная жизнь оборвалась в детстве? Пала она жертвой несчастной случайности, или обдуманной мести, или жажды крови, утверждающей свое право на утоление? Пыталась ли она найти место в цивилизованном мире, и сколько раз цивилизованный мир бросал ее лицом в грязь, пока она не закончила – вот так? И если бы ей случилось встретить доброту и понимание, могла бы она стать для кого-то ценимым другом с небольшой мохнатой проблемой?

– С праздником вас, матушка. – Он кладет несколько сиклей на поднос пожилой кикиморы (не приглядываясь к товару, слишком похожему на человеческие пальцы) и закидывает, на всякий случай, удочку: – Что-то тихо сегодня. В кои-то веки раз выбрался в Лондон повеселиться, а тут будто не Хэллоуин.

– У волшебников свой праздник, у нас свой. Мне бы только стаканчик пропустить в Пальце повешенного, а кто из Колдующих палочками где и зачем собирается, это не мое дело.

Она бросает на Кингсли взгляд, неожиданно острый. О чем-то догадывается. Ладно, кто не рискует, тот не выигрывает. Он кладет на поднос еще горсть мелочи (всего вышло около галлеона, но золото на Ноктурн-аллее демонстрировать не следует) и спрашивает небрежным – подчеркнуто небрежным тоном:

– Эх, где бы мне стаканчик пропустить?

– Я тебе, милок, вот что скажу. Хочешь пьяным быть, ступай в «Гнилую бочку». – Странные предметы на подносе шевелятся, указывая направление. – Хочешь одурманенным быть, – в «Дым-траву». А хочешь убитым быть, ступай в «Черный капюшон».

Выбора нет. Пальцы на подносе складываются чуть ли не в лабиринт, но память у него тренированная, а умение находить дорогу унаследовано от предков.

Он прощается со своей странной Ариадной и продолжает путь – как бы нецеленаправленно, не переставая вглядываться, вслушиваться, отслеживать заклинания.

Название «Черный капюшон» дважды попадало в протоколы аврората. Звучало оно как-то раз и на собрании Ордена. Когда-то это место разыскивали, и весьма упорно, но безуспешно. Поиски были прекращены, сперва приказом Крауча, а затем и Дамблдора. Некоторые даже перестали верить в его существование. И вот теперь... Зачем, для чего она показала ему дорогу? Мысли тех, кого собирательно называют Древним Народом, скрыты от Колдующих палочками. Известно, что Древний Народ не помогает Колдующим палочками и не принимает сторону в магических конфликтах. Латинское заклинание равно чуждо и враждебно Древним в устах Дамблдора и Вольдеморта. Интересно, что, если бы он, Кингсли, заговорил с ней на колдовском языке предков? Но это та часть наследия, которую прадед велел оставить позади.

Окно распахивается внезапно, от вылетевшей тыквы он едва успевает увернуться. Как всегда, с опозданием вспоминает, что здесь надо остерегаться не только заклинания из-за угла или ножа в спину. А еще есть ямы, болотообразные лужи, гнилые овощи, кожура и многое другое, столь же неромантичное, но от того не менее опасное.

Кингсли – не в первый раз – думает о своей школьной эскападе с братьями Прюэттами (да, вот так их и надо вспоминать, так бы им хотелось, как героев бесчисленных приключений, весело, не закусывая губы от боли). Это было после третьего курса, лето семидесятого года, последнее почти спокойное лето, на Диагон-аллее родители еще не держали детей за руки. Встретились они случайно, но Фабиан и Гидеон были рады заполучить товарища в своей давно обдуманной затее.

В последний почти спокойный год Ноктурн-аллея была иной. Конечно, подметали там явно не каждый день. И кошельки не стоило держать на виду. И было ощущение жути – но захватывающей. Они попали в совершенно незнакомый, непривычный мир, пусть страшноватый, но внушающий уважение. Ничего от нынешней отвратительной трущобы.

Романтика детских воспоминаний? Сперва Кингсли так и думал, но отбрасывать эти воспоминания как иллюзию было жаль, и он при первой возможности проверил их в думоотводе – взрослым, трезвым взглядом. И оказалось, что они точны. Война оставила на Ноктурн-аллее едва ли не больший след, чем на всей магической Британии.

Мерлин, сколько народу считает, что Ноктурн-аллею надо просто снести, – и конец проблеме. Эта новая акула из «Пророка» имя себе сделала на призывах – от имени рядового волшебника – убрать, наконец, этот гнусный рассадник преступности из центра нашей прекрасной древней столицы. И на рекомендациях не распылять авроров по всей стране, а собрать их вместе и уничтожить очаг зла. Багнольд, стойко отбиваясь на пресс-конференциях, твердит, что Ноктурн-аллея, рассеянная по всей стране, будет куда опаснее, чем существующая в одном, и притом известном месте. Правильно, конечно, и должно быть понятно рядовому волшебнику (если таковой существует, в чем Кингсли сомневается). Только не в этом же дело. Ноктурн-аллея – такая же неотъемлемая часть магического мира, как ее респектабельная соседка. Когда владения Древнего Народа стали сокращаться, но при этом сделались тщательно оберегаемыми (сейчас они и вовсе заповедные), когда, несмотря на взаимную неприязнь и недоверие, Древнему Народу и Колдующим палочками пришлось все больше и больше торговать друг с другом, в магическом Лондоне возник второй общественный центр – совершенно законно. Конечно, типы вроде Борджина обосновались там сразу же, но их роль была второстепенной. К тому же, Борджин хоть и бандит с большой дороги (неизвестно, в каком поколении), но его заведение с традициями, известные стандарты соблюдает, там не продадут яд за приворотное зелье. Дамблдор как-то говорил, что отец нынешнего владельца, хоть и сдирал шкуру с клиентов, ни за что не стал бы поддерживать террористов.

– С праздником! – Незнакомец появляется совершенно неожиданно, блеск красных глаз и увеличенные резцы не оставляют сомнений в его природе, намерения тоже вполне ясны.

– И т-тебя, друг! – Кингсли позволяет себе слегка пошатнуться и дышит вампиру прямо в лицо. Кровь с алкоголем вампиры не любят, да и вредно.

– И вот так всю ночь, – бормочет вампир неожиданно без агрессии. – Трех человек встретил, и ни одного трезвого.

– А к-как же, ведь праздник!

– Праздник, только никто не празднует.

– А п-почему? – Длить разговор с вампиром опасно, но может оказаться полезным.

– Ты что, до зеленых пикси допился? Убирайся, пока еще на ногах стоишь. Да не туда, дурак, там опасно!

– А нич-чего, меня там девочка ждет.

Вампир явно не расположен к общению, к тому же голоден и вряд ли перед ним можно долго разыгрывать пьяного. Нет уж. Кингсли идет дальше.

Однако пора задаться вопросом: почему Ноктурн-аллея не празднует Хэллоуин? Война? Но в прошлом году здесь было, по словам Сириуса, весьма буйно. Приходится предположить, что сегодня что-то происходит – или произойдет. Может быть, в «Черном капюшоне» он найдет ответ (или свою смерть).

И вот так семь лет. Три года аврорской стажировки, четыре года аврорской службы (Мерлин, неужели всего четыре?), из них два года в Ордене (неужели всего-то?). Пять с половиной лет назад у него было последнее свидание – нормальное свидание: понравилась девушка, он пригласил ее к Фортескью. Короткий и бурный роман с Доркас не в счет, они просто напряжение снимали; впрочем, на ее похоронах от этого легче не было, да и сейчас не легче. Семь лет – будь то в аврорской униформе, будь то в темном плаще подпольщика – одно и то же: попытки кого-то защитить, следование по едва заметному следу в надежде с риском для жизни получить крупицу информации, поспешные появления на месте уже начавшегося боя... Ему еще повезло (так говорят новички), он дважды вступал в бой с Вольдемортом и выжил (когда-нибудь будет третий раз, он знает и без видений).

А как борются с терроризмом? Этот вопрос он задает себе девять лет.

Он был на пятом курсе, от детей, даже старших школьников еще пытались скрывать происходящее, хотя и призывали постоянно к осторожности. Теперь даже странно представить себе, что он тогда не пытался доискаться, почему учителя с такой тревогой разворачивают газету, о чем шепчутся родители, почему в Хогсмиде охрана. Неужели казалось, что это дело взрослых? В тот год он заразился от маглорожденного приятеля интересом к магловскому спорту. Отец, помня завет искать новых знаний, отпустил его к Рику на летних каникулах посмотреть по телевизору Олимпийские Игры в Мюнхене. Какой это был восторг... обернувшийся кошмаром. Вернувшись домой, он потребовал объяснить ему, что творится в магическом мире, – и взглянул заново на результаты СОВ и на свои будущие планы. По какому-то совпадению, у него были все необходимые «выше ожидаемого» и «отлично».


Интерес к спорту пропал, как не бывало, зато появился острый интерес к магглам. Магглов надо знать, знать по-настоящему, не на разных же островах живем, нелепо думать, что чья-то беда может быть чужой. Кингсли вспоминает анекдоты, которые братья Прюэтты рассказывали про своего зятя, с любовью, конечно: отличный человек, лучшего мужа для сестренки и пожелать нельзя. Как трудно даже самым честным, самым непредубежденным понимать, что магглы – прежде всего наши соседи...

Не один раз, когда он, в официальном своем качестве, под дезиллюминационным заклятием охранял Даунинг-стрит, у него возникала безумная мысль аппарировать внутрь. Пренебречь всеми приказами, всеми законами, перспективой быть выкинутым в окно, сказать: «Госпожа премьер-министр, наше Министерство вас обманывает, мы в опасности, и вы вместе с нами, вся Англия в опасности. Нам нужен ваш разум, ваша железная воля...»

Кингсли доходит до перекрестка трех дорог и, вспомнив узор пальцев, собирается свернуть налево, но в этот момент справа звучит крик о помощи. Такие призывы редкость на Ноктурн-аллее, на них здесь не отзываются, по крайней мере, в последние годы. Кингсли думает, что это, скорее всего, ловушка, – и бросается направо.

Магические дуэли Кингсли повидал всякие, но вот такую увидел впервые. Женщина из Древнего Народа против трех волшебников. Что самое удивительное – она человек, лет ста пятидесяти, где-то в шотландских горах, наверное, ее внучка сидит сейчас за прялкой или плавит олово. Волшебники имеют вид обычных – для последних лет – громил, идей в их головах отродясь не бывало, свою палочку они продают всякому, кто заплатит, грабят всякого, кто попадется. Флетчер говорит о них со смесью страха и осуждения.

Все это проносится в голове Кингсли за долю секунды, и столько же ему нужно, чтобы оценить обстановку. Женщина искусна, с ее пальцев летят искры, кельтские заклинания точны и опасны, но силы слишком неравны, она слабеет. Ладно, уравняем. Stupefy! Один из громил падает, другой разворачивается к неожиданному противнику. Драться он умеет, и приемы у него грязные, но Кингсли и не таких видал, громила с ним не в одной категории. Бой двое на двое заканчивается минут за десять.

Incarcerous. Incarcerous. Incarcerous. Это все, что он может, и все, что требуется.

– Я знала, что ты придешь. Ты ведь слуга Неумирающей птицы? – По-английски она говорит правильно, но с акцентом. – Идти тебе теперь нужно так и вот так. – Дорожка из искр четко обозначает маршрут. – Ступай, да побереги себя, Министр Магии.

Безумная? – Думает Кингсли, сворачивая в очередной переулок. – И вдобавок ясновидящая. Догадалась, что я в Ордене, надо же.

О том, что существует некая тайная организация, противостоящая Упивающимся, в аврорате и верхушке Министерства не знал только ленивый. О том, что во главе ее Дамблдор, догадывались многие. Больше в Министерстве не знали ничего и никого, да и не стремились. Удобно было ничего не знать о неудобных, но необходимых союзниках. Если в самом Министерстве кто-то работает в две смены – пусть, зарплата все равно одна. Кингсли узнавал министерских (и не только министерских) участников тайной организации по глазам. В них было какое-то особенное «злу-надо-противостоять» или «кто-если-не-я».

Сам Кингсли долгое время – слишком долгое время – считал, что работы аврора довольно. Грюм – один из обладателей особенного взгляда – требовал многого; он выполнял все и больше. А потом было законодательство Крауча. Очень популярное законодательство (даже сейчас, два года спустя Кингсли вспоминает прадедовские проклятия). Они с Фрэнком тогда напились – вдвоем, Элис ушла на дежурство, предварительно наорав на всех, кто попался под руку. Подобного чувства безнадежности Кингсли не испытывал никогда. Они оказались между двух зол. Даже если война будет выиграна, магический мир скатится в такую пропасть, что не выкарабкаться. У Багнольд плохо со здоровьем... А Крауч, если придет к власти, будет непотопляем: его компетентность выше всех похвал (проклятие, ведь уважал его прежде, и за эту компетентность, и за мужество, и за то, что казалось четкостью позиции), и он некоррумпирован, абсолютно. Неужели победа – если она будет – обернется диктатурой? Хуже того, победа над Вольдемортом станет призрачной, ибо его зло мы впустим в свои души?

Несколько дней спустя тоскливая безнадежность в глазах Фрэнка сменилась особенным взглядом, а Элис обрела обычную приветливость. И тогда в голове Кингсли явилась прекрасная в своей простоте мысль: «кто, если не я», и он пошел к Грюму.


Вывеску он видит внезапно, прямо перед собой. Эффектная комбинация черного капюшона (лица под ним нет) и серебристо-зеленой змеи; название крупными буквами, стилизованными под готические. Однако это странно: конечно, тут Ноктурн-аллея, найти это заведение почти невозможно, но зачем же так откровенно?.. Непохоже на стиль Упивающихся. Изнутри слышится нестройное пение: музыка отдаленно напоминает Вагнера (упрощенного до идиотизма), слова разобрать трудно, за исключением «чистота» и «традиции». Мерлин, да что там за публика? Он не узнает, пока не увидит, а пока не увидит, не сможет выбрать правильную «маску». Изображать полупьяного провинциала явно не стоит. Придется положиться на инстинкт. Он заходит.

На то, чтобы осмотреться, у него есть доли секунды, но этого достаточно. В отличие от других кабаков Ноктурн-аллеи, где ему случалось побывать, здесь чисто. Декор выдержан в черном с серебристой отделкой; приглушенный зеленый свет освещает стойку, сверкающую хрусталем, и столики; лампы имеют форму Черного Знака. Народу человек пятнадцать, все в черных плащах с опущенными капюшонами и в масках. Бармен в черной мантии. При появлении Кингсли пение немедленно прекращается, и головы поворачиваются в его сторону.

Он не знает, скроет ли освещение не-совсем-черный цвет его одежды; он не знает, скроет ли цвет его кожи (спасибо предкам!) отсутствие маски. Это уже неважно. Он проходит к стойке, каждым движением давая понять, что его ничего здесь не удивляет, ничего не производит какого-либо впечатления. Бросает на стойку несколько серебряных монет.

– Огневиски. – Хорошо получилось. Голос хрипловат, и о своем владельце не говорит ничего. Он облокачивается о стойку и оглядывает зал. – С праздником. – Тренированным движением опрокидывает содержимое бокала в рукав.

– Те, кто приходят сюда, пьют за здоровье нашего Господина.

А вот этот голос говорит о многом. Прежде всего о возрасте – не старше двадцати, а может быть, и моложе. Слова должны были бы звучать угрожающе, даже грозно, но ничего, кроме бравады, за ними нет.

– Повторить. – Горсть серебра на стойку. – За Господина. – На этот раз он пьет, слишком пристально на него смотрят. Напиток качественный, ничего общего с пойлом, которое подают в других кабаках Ноктурн-аллеи.

Напряжение в зале чувствуется такое, что вот-вот искры полетят. За некоторыми столиками перешептываются, за некоторыми молчат, но смотрят все на него. А ему теперь понятно, что такое «Черный Капюшон» – уголок квази-романтики для юнцов, замороченных идеями чистоты крови, воображающих, что они делают что-то великое для магического сообщества. Среди них хогвартские троечники, которым так удобно считать себя выше Лили Поттер, которым внушили, что такие, как Лили, отнимают у них принадлежащее им по праву рождения. Есть наверняка искатели приключений, вообразившие себя ревнителями традиций, не понимающие, что подлинные традиции всегда живые, без перемен не было бы даже друидов. Наверное, и идеалисты есть, мечтающие покончить – следуя за Вольдемортом – с коррупцией, с безобразным положением в судах, со всеми проблемами, которых в магическом мире выше крыши, и все их война довела до крайности, каждая из них станет нерешаемой, если дать власть учителям этих мальчишек.

Все это, разумеется, не значит, что здесь нельзя быть убитым. Если Кингсли повернется к этим молокососам спиной, в спину может полететь и Авада. Его единственное оружие – самообладание, им он и будет пользоваться, стоя лицом к залу молча, не двигаясь, держа палочку наготове, но под плащом.

Оружие действует: четыре бесконечные минуты спустя у одного из мальчишек сдают нервы.

– Ты... вы… с вестями?

– Язык придержи. – Слова вырываются сами собой, и они правильные: в зале становится еще тише. Они ждут вестей, сегодня ночью что-то должно произойти, что-то, заставившее затаиться Ноктурн-аллею. Об этом следует сообщить. Если он пошлет Патронуса, сообразят они, что это такое, или просто увидят соответствующего декору страшного зверя? Придется рискнуть. Безопасности ему в этом месте кикимора не обещала.

Невербальным Expecto Patronum быть не может, а вот шепотом у него как-то раз получилось. Кингсли вспоминает друзей, вспоминает рассказы Фабиана и Гидеона о племянниках, а Фрэнка и Джеймса о сыновьях – и тут где-то снаружи раздается протяжный приглушенный крик, жуткий крик, от которого поистине может кровь застыть в жилах. Несколько человек одновременно бросаются к окну, отдергивают тяжелую черную штору – на беззвездном небе виден Черный Знак, который внезапно взрывается и бесследно исчезает. И появляются звезды, и становится удивительно легко.

Двое – да, всего двое из посетителей хватаются за предплечья, один из них судорожно дергает вверх рукав и застывает. Со своего места Кингсли видит, как блекнет на глазах Метка. Осмысливать случившееся он будет потом, а сейчас у него есть долг перед этими молодыми идиотами. Он отталкивается от стойки и делает шаг вперед, откинув голову, позволяя капюшону упасть.

– Ну вот вам и вести. – Он говорит своим собственным голосом, на королевском английском, с оттенком повелительности, который прежде приберегал для стажеров. – Он проиграл. Его больше нет. Большинство из вас наверняка ничего страшного не натворили, так что снимайте маски и ступайте по домам. Кое-кому, – он поворачивает голову в сторону тех двоих, – советую идти в Министерство. Там оценят быструю явку с повинной, особенно учитывая ваш возраст.

Наверное, им нужны еще какие-то слова. Кингсли ищет их, когда зал заливает серебряный свет, и ослепительный феникс произносит голосом Дамблдора:

– Кингсли, в Годрикову Лощину, срочно.

Когда Патронус тает, в зале пусто. Феникс явился удивительно вовремя. Кингсли извлекает из-под рубашки аврорский значок и показывает его бармену.

– Советую поскорее вызвать декораторов. – Прикалывает значок к плащу и выходит.

Едва он переступает порог, перед ним зависает маленькая черная сова, министерская – эта порода специально обучена разыскивать авроров в любом месте. Кингсли отвязывает записку: Шеклболт, срочно в Годрикову Лощину.

Он аппарирует.

Несколько часов спустя, сдав отчет в аврорате и послав подробное сообщение Дамблдору, Кингсли возвращается домой и наливает себе второй бокал огневиски. Победа. Дорого досталась. И кому-то придется разгребать оставленные войной завалы. Только бы не Краучу.

Из головы не идут слова Хагрида: «Едва ли он умер. Недостаточно был живым для этого». Хагрид, конечно, не интеллектуал, но удивительно умен сердцем, иногда точно замечает то, чего не видят другие. Вольдеморт вернется. С ним еще придется сражаться. Та девушка… она казалась такой юной… Мы справимся. «Нет, не лежала Англия у ног Надменного захватчика».[2] Но какой ценой? И снова кому-то придется разгребать завалы…

[1] Р. Киплинг
[2] У. Шекспир